ИНТЕРВЬЮ

АНАТОЛИЙ АЛЕКСИН:
"ПИШУ ДО СИХ ПОР ПЕРОМ..."


Скажу сразу: это интервью нельзя считать объективным, так как относиться объективно к Анатолию Георгиевичу Алексину я просто не могу. И дело не только в том, что очень долгие годы на моей книжной полке стоял зачитанный до дыр сборник его повестей "Третий в пятом ряду", многие страницы которого я знал наизусть. Дело в том, что Анатолий Георгиевич сыграл особую роль и в моей журналистской судьбе. В седьмом классе я отправил на его имя в журнал "Юность" письмо со своими, прямо скажем, откровенно графоманскими виршами. Однако, будучи уверенным в собственной гениальности, я имел наглость сделать к стихам приписку: 'Теперь все зависит от вашего мнения. Если вы опубликуете эти стихи и скажете, что мне стоит продолжать писать, - я продолжу. Если же нет -брошу навсегда!" И вот через некоторое время Анатолий Георгиевич появляется на экране телевизора и говорит: "Недавно один мальчик прислал мне письмо, в котором он говорит, что, если я одобрю его стихи, то он будет писать, а нет - не будет. Так вот, я решил ему не отвечать. Если у него действительно есть творческие способности, то он продолжит писать и без моего ответа. А если бросит - значит, ему и в самом деле не стоит писать!" Я не бросил... То был первый из многих уроков, преподанных мне впоследствии Анатолием Алексиным. Каждый из них остался в моей памяти, и за каждый я ему безмерно благодарен. Думаю, эту благодарность разделяют и миллионы читателей во всем мире: книги Алексина переведены переведены на 48 языков и тираж их превысил 120 миллионов экземпляров. Недавно, буквально при мне, доставили книги, изданные в Китае... Достаточно пройтись по книжным магазинам, чтобы убедиться: алексинские произведения там никогда надолго не залеживаются.

Анатолию Алексину исполняется 85 лет, и это действительно замечательный повод для того, чтобы, используя его же выражение, "перелистать годы" и, одновременно, попытаться заглянуть в будущее.

- Как, Анатолий Георгиевич, построим нашу беседу?

- Однажды Лев Николаевич Толстой присел на ступеньку крыльца своего яснополянского дома, и тут же в щеку ему вонзился комар. Толстой прихлопнул его ладонью. Ну, а толстовец Чертков, сидевший с ним рядом, начал нудить:
- Вот вы, Лев Николаевич, учите нас "Не убий, не противься злом насилию", а сами убили комара, и на щеке у вас кровь...
- Не живите так подробно! - ответил Толстой.
К словам гения следует прислушаться. Будем беседовать без излишних подробностей.

- Давайте начнем с того, кому вы больше всего обязаны своим становлением как писатель.
- Позвольте я сформулирую этот вопрос несколько по-другому: "Кому я больше всего обязан всем своим бытием?" Так вот; больше всего я обязан двум женщинам - моей, к несчастью, уже покойной маме и моей жене Татьяне, сыгравшей в жизни моей роль, масштаб которой столь! велик, что определить его я не смогу. Не: сумею найти и слов, достойных того масштаба...

- Теперь совсем об ином... Чувствуете ли в эти дни нравственную потребность принести перед кем-нибудь покаяние?

- Думаю, каждому человеку есть перед кем покаяться, - абсолютно безгрешных людей не встречал. Расскажу лишь об одном факте из моей жизни, о котором я, в принципе, часто рассказываю, не могу; его забыть...

По моим повестям было поставлено немало фильмов и пьес. С пьесами мне везло: в них играли выдающиеся актеры, а вот в кино везло куда меньше. Сергей Аполлинарьевич Герасимов говорил мне: 'Театр близок к литературе, а кино - не всегда. Там, вдали от автора, позволяют себе отклоняться от первоисточника, "творят" порою прямо на съемках собственные тексты, придумывают собственные мизансцены... Такое случается...

Сделали телевизионный фильм по моей повести "Поздний ребенок". Снимал его молодой режиссер Константин Ершов. На просмотре картины я почувствовал, что она мне не нравится. Человек по натуре своей я довольно мягкотелый, но тут неожиданно во мне что-то встрепенулось: почудилось, что вместо "позднего ребенка" мне подсунули какого-то чужого. Да еще одна из руководительниц телевидения той поры шептала мне в ухо: "Вас исказили! Неужели вы это примете?!" Словом, я не поддержал Костю Ершова, -это ударило по его самолюбию, да и материально, думаю, он тоже пострадал. Вскоре фильм показали по телевидению. А на следующий день, утром, звонит мой незабвенный друг Ираклий Андроников: "Толя, поздравляю тебя!"

-С чем?-спрашиваю я.
- Как с чем? Вчера показали твой замечательный фильм!
- Во-первых, это не мой фильм, а режиссера. А во-вторых... Картина вам понравилась?
- Как она может не понравиться? Это же новое слово в кино!

Еще через два месяца в журнале "Искусство кино" появляется статья аж самого Анатолия Эфроса, в которой он тоже дарит картине не высокие, а высочайшие оценки. Прежде всего в адрес режиссера... Фильм начинают показывать по телевидению часто, - и чем внимательней я его смотрел, тем больше он мне начинал нравиться. Такое случается только с истинными произведениями искусства.

Решил позвонить Косте Ершову в Киев, где он жил, чтобы принести покаяние, извиниться, сказать, что очень хочу поскорее с ним встретиться. В трубке раздался женский голос: "Кости нет..." Спрашиваю: "А когда он будет?" Женский голос тихо ответил: "Никогда... Он умер".

Покаяния не состоялось. Хорошо еще, что режиссер Ершов успел создать и другой - прекрасный! - фильм "Грачи", в котором впервые зритель увидел на экране Леонида Филатова. Но все равно... С покаянием и добром надо спешить, чтобы они не остались без адресата!
Он говорил: Анатолий, рассказы и повести нельзя выстукивать на машинке, - их надо писать пером. Лучше всего гусиным... Но так как гусиных перьев уже нет, то желательно писать современным металлическим. Пока пишешь таким пером, возникает больше времени подумать о том, что ты пишешь и  к а к пишешь.

В наше время интернета подобное, конечно, звучит смешно, но я и по сию пору не умею выстукивать свои произведения. Пишу пером... Много раз переписываю, вношу правку. А печатает все это Танюша. Может сказать мне: "Это никуда не годится. Ты должен все переписать!" Я вначале взбрыкиваю, а "по размышлении здравом" неизменно с ней соглашаюсь. Потому что она обладает удивительной способностью проникать в суть того, что я сочиняю, большим редакторским чутьем, знанием жизни... Уж не говорю, повторяюсь, о том, что вообще значит для меня жена моя.

Разве можно забыть, как бережно, с какой заботой она относилась к моим родителям, как старалась спасти их от тяжких, коварных недугов.

- И все-таки, с чего начинался ваш путь в литературу?

- Как писатель я родился в 1945 году, когда в Москве состоялся так называемый "Съезд молодых писателей". Среди тех, кто проводил, по нынешней терминологии "мастер-классы" были такие мастера слова, как Константин Паустовский, Александр Твардовский, Самуил Маршак, Валентин Катаев, Лев Кассиль... Я попал в семинар к Самуилу Маршаку. В тот момент, когда я принялся читать свои стихи, в комнату по какому-то делу заглянул Паустовский. Читал я уже опубликованные и даже расхваленные стихи. Самуил Яковлевич внимательно слушал, потом интерес его ко мне постепенно и явно тускнел, а в заключение он напрямую спросил: "Вы чем-нибудь другим не хотите заниматься?" Я понял, что погибаю... И тогда, чтобы не уйти с полным позором, решил прочитать рассказ. Он случайно оказался у меня в кармане пиджака и повествовал о детях, прикованных к постели тяжкими заболеваниями. Но при этом они продолжали жить почти полноценной жизнью: много читали, играли в шахматы, слушали музыку, даже влюблялись... Им в высшей степени трогательно помогали приходившие в больницу здоровые сверстники. Маршак слушал меня все более внимательно, внезапно утер слезу с одной щеки, затем с другой и произнес: "Вам вот что надо писать... Прозу! И, думаю, не только для детей, но и для взрослых. Полагаю, что дети у вас все равно должны присутствовать, но как "действующие лица во взрослой среде".

И тут молча стоявший в стороне Паустовский добавил: "Если превратите рассказ в повесть, я рад буду ее редактировать". Он действительно исполнил то обещание. Его предложения и замечания были почти на каждой странице. Но я отважился и принял лишь немногие из них.

- И как Паустовский отнесся к такой вашей строптивости?

Он воскликнул: "Вот сейчас я вас поздравляю! Теперь верю, что вы будете писателем. Если бы вы безропотно приняли все мои замечания, я бы подумал, что вы считаетесь со мной, как со старшим по возрасту, как с "известным" писателем, но что у вас нет своего стиля или что вы им не дорожите. А главное, что определяет талант, это его непохожесть, индивидуальность. Так считали все классики..."

Повесть неоднократно переиздавалась. Но со временем она становилась мне все меньше и меньше дорогой. Поэтому даже не назову ее название. Однако Паустовский открыл мне дорогу в литературу. И стал моим близким другом.

Забыл сказать, что, вернувшись после маршаковского "мастер-класса" домой, я сжег все свои стихи (и это единственное, что сближает меня с гениальным Гоголем, который, как известно, сжег вторую часть "Мертвых душ").

- Кстати, Анатолий Георгиевич, а какое у вас образование? Вы ведь не оканчивали Литературный институт?

- Не хотелось бы отвечать на этот вопрос. Ну да ладно, скажу... Один из авторитетных, почитаемых людей упредил: 'Только не ходи учиться быть писателем. Человек либо рождается писателем, либо нет. Уверен, что ты им родился... А вот учиться пойди в Московский институт востоковедения. Это бывший царский, так называемый, "Лазаревский институт" он сберег все свои традиции - тебя одарят воистину блестящим образованием. Ты будешь отлично знать несколько иностранных языков!" Я пошел... И меня, представляете, приняли на... индийский факультет. Но я оказался крайне неспособным к изучению других языков, кроме русского. К тому времени уже обильно публиковался, поэтому на экзаменах преподаватели, поплотнее закрыв двери, задавали мне очень интересовавшие их вопросы из сферы "окололитературных" новостей. Я подробно отвечал... И, поставив тройку или четверку, меня отпускали "на все четыре стороны".

В результате, однажды, уже после окончания института, все это чуть не обернулось дипломатическим скандалом. В Москву прибыл Джавахарлал Неру со своей дочерью Индирой Ганди. И вдруг, неожиданно меня, молодого писателя, пригласили на высокий правительственный прием. Когда я вошел в Георгиевский зал Кремля, меня сразу же направили к Никите Сергеевичу Хрущеву в президиум... Я был чрезвычайно изумлен. Узрев меня, Никита Сергеевич, который, было заметно, уже выпил, на весь зал сообщил: "А у нас писатель Анатолий Алексин знает индийский язык!" Я в ужасе представил себе, что вот сейчас Неру заговорит со мной на языке хинди, а я ничего не смогу ответить. И произойдет международный скандал. Упреждая его, я, на нервной почве, все же вспомнил одну фразу, благодарно приветствующую зарубежных гостей. И быстро, пока Неру не успел заговорить, я ту спасительную фразу громко произнес. Неру и Индира пришли в восторг, принялись меня обнимать. Хрущев тоже обнял, поцеловал и воскликнул: "Ну, молодец! Ну, не подвел!" А муж его дочери, весьма уважаемый всеми уникальный журналист Алексей Аджубей мне подмигнул: это он известил своего тестя о том, что я знаю индийский язык.

- Готовясь к нашему разговору, я познакомился с помощью вашего сайта со сведениями о последних изданиях ваших книг. И, признаюсь, был приятно удивлен: все те произведения, на которых росло мое и более раннее поколения: "В Стране вечных каникул", "Поздний ребенок", "А тем време нем где-то...", "Мой брат играет на кларнете", 'Третий в пятом ряду", "Раздел имущества" "Очень страшные истории", "Домашний совет", "Безумная Евдокия" "Звоните и приезжайте!.." и другие - продолжают непрерывно издаваться и переиздаваться, пользуясь большим успехом у современ ных читателей не только в России, но и в других странах. Как вы сами объясняете то, что написанное вами десятки лет назад находит все новых и новых поклонников.

Я не имею права оценивать свои произведения - это право читателей. Но, отвечая на ваш вопрос, я вот что думаю... Дело, вероятно, в том, что главным героем моих книг всегда была семья. А человечество состоит из семей, и уже через них пролегают все главные проблемы - социальные, нравственые, житейские и даже политические... Разве можно представить себе, к примеру, великое творение Льва Толстого "Война и мир" без семей Ростовых, Болконских, Безуховых?..

- И последний вопрос. Вы продолжаете писать?

- Да, конечно. В последние годы я написал немало новых повестей и рассказов. Написал два больших и очень дорогих мне романа: "Сага о Певзнерах" и "Не родись красивой". Все они - и романы, и повести, и рассказы - опубликованы в России и в некоторых других странах. Вышли 5-томное и 9-томное собрания сочинений, несколько прекрасно изданных двухтомников. Повесть и несколько рассказов переведены на иврит. Я этому очень рад... Сейчас на рабочем столе лежит первый вариант нового рассказа "Непокидающий сон"...
 

Вёл беседу Петр ЛЮКИМСОН