|
Анатолий АЛЕКСИН
Публицистика
Библиография публицистики Анатолия Алексина
Тексты недавно написанных статей
для тех, кто не смог прочитать в газетах и журналах:
Интервью Анатолия Алексина журналу «Кругозор»,
Бостон, США,
Сентябрь,
2008 г.
Сытины наших дней, журнал "Мысль", N 8, 2008, стр.117-120.
Прощай, Чингиз..., газета "Вести", 19 июня, четверг, 2008, стр. 9.
Расширился круг друзей..., газета "Вести", июнь, 2008 г.,
стр.1-4.
Сытины наших дней
Не раз уж я подчеркивал, что есть люди, которые хоть сами и не сочиняют романов,
повестей и рассказов, но без них эти произведения могли бы остаться лишь
рукописями. Прежде всего имею ввиду издателей, полиграфистов и, не удивляйтесь,
юрисконсультов, но тех, кто тоже неразрывно связали свою деятельность с
литературой и судьбою писателей.
Часто я повторяю утверждение Льва Толстого, что главное в литературе – это
воссоздание человеческих характеров, ибо только через нравы людские можно
воссоздать нравы, характеры Времен и Эпох. Осмелюсь от себя добавить: и
особенности людских деяний...
Коли я назвал эту главу своих воспоминаний «Сытины наших дней», стало быть,
считаю людей, о которых пойдет речь, продолжателями сытинских традиций.
Читаю на страницах «Биографического энциклопедического словаря», изданного в
России: «Иван Дмитриевич Сытин – издатель – просветитель. Издательскую
деятельность начал в Москве в 1876 году... Выпускал по редкостно дешёвым ценам
учебники, научно-популярные книги, Собрания сочинений классиков русской
литературы, энциклопедии, народные календари...»
Ближе всех из почитаемых мною издателей к Сытину и его традициям был директор
издательства «Детская литература» Константин Федотович Пискунов. Да,
издательство нарекли «детским», но это вовсе не значит, что оно дарило высокие и
высочайшие образцы литературных творений только детям. Многотысячными, а то и
многомиллионными тиражами являлись к читателям отроческого и юношеского
возраста, а одновреенно и к их родителям, бабушкам и дедушкам, а, стало быть, ко
всем ценителям книги шедевры прежде всего русской, но и зарубежной классики.
Ручаюсь, нет такого великого или выдающегося мастера слова, которого бы
Константин Федотович обошел стороной.
- Без общения с этими творениями никто не может считать себя образованным
человеком! – говорил он. И еще он часто цитировал Чехова: «Человек, который
любит хорошие книги, не может быть плохим человеком».
А каков же человек, который не только сам любит, читает и перечитывает, но и п р
е п о д н о с и т воистину бесчисленному количеству поклонников высокой
словесности книги, написанные золотыми перьями России и других стран.
Мне довелось представлять Советский Союз в ЮНЕСКО, которое готовилось к
проведению «Международного года ребенка». И я с гордостью слышал, как
пискуновское издательство было названо «самым мощным издательством мира».
Надо было видеть, как Константин Федотович общался с сигнальными экземплярами
«новорожденных» книг! Он их прижимал к сердцу, гладил, ласкал, с наслаждением
вдыхал их особый, завораживающий запах.
Пристально разглядеть стремления и внеслужебные поступки этого человека мне,
думаю, с безошибочностью удавалось в совместных с ним путешествиях. К примеру,
по Франции... Пуще всего его интересовали встречи с авторами книг, которые он
издавал, и с коллегами-издателями.
А еще взволнованней он узнал, что в Париже живет внук Льва Толстого, по
профессии врач. Разыскал его адрес, попросил о встрече – и мы отправились в
путешествие.
Стремясь как можно тщательней, впечатляюще познакомить нас с Парижем, потомок
гения до того увлекся, что нарушил какое-то важное правило уличного движения.
Подбежавший «дежан», то есть полицейский, выразил своё возмущение и изготовился
выписать штраф. Мобилизовав свое крайне ограниченное знание французского языка,
Пискунов воскликнул: « Это же внук знаменитого русского писателя Льва Толстого!
Вы, наверняка, читали «Анну Каренину...» Про «Войну и мир» он не упомянул,
поскольку ту войну французы проиграли. И с «Анной Карениной» полицейский, может,
не был знаком, но так как водительское удостоверение «внука» подтверждало, что
по фамилии он Толстой (а уж фамилию-то эту он знал!), полицейский отдал вместе с
удостоверением и честь. Мы были в восторге!
Потом мы отправились на виллу к Пабло Пикассо, где Константин Федотович вручил
знаменитому художнику альбом с репродукциями его картин, изданный в Москве, но
не его издательством, о чем безупречно честный Пискунов тут же сообщил. Альбомом
Пикассо был растроган до слёз...
А на полу внушительного зала, где художник нас принимал, валялись рисунки Пабло,
- и по ним даже кто-то ходил.
- Почему по вашим рисункам ходят?! – изумился Пискунов.
- А они ничего не стоят: они не подписаны! – ответил Пикассо. И от благодарных
слез перешел к почти детскому смеху. Значительные личности и просто хорошие люди
почти непременно сберегают в себе детство. А, кроме того, они умеют относиться к
с е б е с юмором...
Константин Федотович, мне было известно, дружил с Маяковским, в младые времена
общался с Блоком, смело поддерживал Бориса Пастернака, когда тот еще в
пятидесятые годы, задолго до главной опалы, – за что-то подвергся гонению.
«Будем издавать его переводы Шекспира!» - смело заявил Пискунов.
Конечно же, повседневное внимание Константин Федотович уделял так называемой
«детской литературе». Некоторые полагают, что эта литература не имеет (или не
должна иметь!) никакой специфики (да простится это скучное слово!), никакой
особенности. Это, бесспорно, наивное заблуждение: восприятие бытия, человеческих
отношений, явлений искусства в шесть или в девять лет и, допустим, в тринадцать
или тридцать, безусловно, разное. Но в чём та специфика? Она вовсе не щит для
прикрытия каких-либо слабостей писателя, для каких-то «скидок», а напротив, это
еще одна трудность, которую надо преодолеть в творчестве автору, пишущему для
детей. Выдающийся педагог утверждал, что «специфика» детской литературы не в
том,
«ч т о» написано, а в том, «к а к написано». Ребенку можно поведать о самых
сложных, значительных событиях, ситуациях. Но чтобы он тебя понял, ф о р м а
повествования, стиль и язык, к нему обращенные, должны быть особыми. Этого
нельзя не почувствовать и читая бессмертную толстовскую трилогию «Детство»,
«Отрочество», «Юность». Такому же убеждению следовал и Константин Федотович
Пискунов.
Никогда не забуду, что над столом у Агнии Барто неизменно висел листок,
вырванный из тетради в клеточку, а на нем было воссоздано краткое,
четырехстрочное стихотворение:
Уронили мишку на пол,
Оторвали мишке лапу...
Всё равно его не брошу,
Потому что он хороший.
И стояла подпись: «Юрий Гагарин». Я спросил у Юрия Алексеевича, с которым был
знаком, почему он оставил Барто такой необычный автограф, - и первый космонавт
мира ответил: «Потому что это были стихи, которые объяснили мне, трехлетнему
ребенку, что нельзя быть предателем и нельзя бросать человека в беде.» Вот,
оказывается, какие высокие и благородные мысли можно довести стихами до сознания
трехлетнего ребенка!
Константин Федотович был уверенным в себе человеком, но однажды я увидел, что он
необычно взволнован.
- Жду очень мной уважаемого, но и требовательного гостя. Гостя и
единомышленника...
- Если не тайна, кого именно?
- Марка Келлермана... Он верный друг и самых талантливых мастеров слова. Их
отважный защитник, если приходится... Отстаивает и права вдов писателей, к
несчастью, ушедших из жизни, но произведения которых ухода из жизни не
заслуживают .
- Тех и других приходится защищать? От вас?
- Следует до тонкости знать все их права – все без исключения! А иногда, что
греха таить, те правила нарушаются. Даже у нас... Не по злой воле, а, повторюсь,
по незнанию. Если мой гость на это указывает, нас просвещает, никогда с ним не
спорим, а, наоборот, от души благодарим. Он в своей справедливости безупречен!
О высоких достоинствах Марка Келлермана мне было известно. Но, услышав о них из
уст Пискунова, я понял, что пора и мне познакомиться с человеком-легендой.
- Так как Пастернак ныне в некоторой опале, именно Марк Келлерман посоветовал
мне издавать его переводы Шекспира, о чем я, кажется, вам рассказывал. Да,
поддержать Пастернака нам подсказал Келлерман. – Константин Федотович никогда не
приписывал себе чужих заслуг.
В ожидании гостя Пискунов продолжал:
- И именно он, Келлерман, годы назад попросил материально поддержать выдающегося
мастера Константина Паустовского: привлечь его к редактуре рукописей молодых
писателей. Так как и Констаньтн Георгиевич неизвестно за что пребывал в опале...
Тогда, в конце сороковых, мне пришло в голову и к вашей первой повести приложить
е г о руку.
Таким образом, Марк Келлерман и мне подарил добро!
С Пискуновым я распрощался, дабы не мешать ему беседовать с почитаемым гостем.
По дороге я вспоминал писательские восторги по адресу Марка Келлермана. «Надо
посоветоваться с Марком... Он всё прояснит!» - говорил озабоченный чем-то Юрий
Нагибин. «Надо оборонить своего приятеля-журналиста от несправдливости... Марк
Келлерман, не сомневаюсь, это сделает!» - слышал я от Ираклия Андроникова. Ну, а
Константин Симонов, с которым Келлерман, мне кажется, был особенно близок,
предупреждал, что, не посоветовавшись с Келлерманом, встревать в какие-либо
споры с киностудиями, где снимались фильмы по моим сценариям, не следует
(подобные конфликты, увы, возникали). Я прислушался к Константину Михайловичу.
Когда мудрый советчик и защитник, к несчастью, ушел из жизни, память его
благоговейно почтили самые прославленные деятели культуры. Но позже я слышал
тревожное: «Неужели он не оставил после себя учеников и продолжателей?..». Об
этом думал и я. Вроде бы, для того, чтобы меня успокоить, один его верный и
благороднейший соратник и ученик на моем творческом пути появился...
В конце минувшего века престижное московское издательство «Центрполиграф»
задумало выпустить в свет мое самое полное Собрание сочинений в десяти томах. Я
распределил повести и рассказы так, чтобы они могли поудобней и поразнообразней
разместиться в десяти книгах. И начал все свои, написанные в разные годы,
произведения – все до единого! – перечитывать. Во всех можно было что-то
улучшить, усовершенствовать, исправить... Но когда наткнулся на повести и
рассказы, написанные шестьдесят или пятьдесят пять лет назад, еще во времена
сталинского режима, когда буйствовала беспощадная официальная цензура, да и
внутренняя, в глубине души, не дремала, я сделал для себя твердый вывод, что
иные, фактически юношеские, «творения» желательней не переписывать, а вообще
убрать. В результате, Собрание сочинений сократилось на целый том... А
договор-то уже подписали и реклама старательно была подготовлена из расчета не
на девять, а на десять томов. Да и всё остальное у меня «сдвигалось»...
Редактор, молодая, но уже опытная, зорко разбиравшаяся в людях, девушка мне
посоветовала: «Для начала поговорите с нашим юристконсультом Вячеславом
Васильевичем Новожиловым, - интеллигентнейший и авторитетнейший у нас человек!
Уникально разбирается в литературе, а также и в разрешении любых конфликтов...».
Оценки ее оказались снайперски точными: Вячеслав Васильевич быстро превратил мои
проблемы в отсутствие проблем. Разговоры с ним подарили мне, увы, не столь
частое ощущение врожденной доброты и готовности устремиться на помощь. Всё это
было не показным, а принадлежало юристконсульту индивидуально, проявлялось
по-своему. Но в то же время я уловил в интонациях и нечто очень знакомое. «Что
же это, такое приятное и даже пленяющее?» - принялся я бередить свою память. Она
не заставила меня терзаться в догадках: «Ну да, это же благородные интонации
Марка Келлермана!». Я поинтересовался:
- Вы знали Марка Келлермана?
- Я его ученик...
Не ограничившись кратким ответом, он стал восторженно и благодарно отзываться о
своем учителе.
Я часто вспоминаю, что в самом страшном, девятом, круге «Дантова ада» у великого
итальянского писателя мучаются даже не убийцы, а «предатели благодетелей», то
есть люди, не помнящие добра. Или, того отвратительней, отвечающие злом на
добро.
Вячеслав Васильевич добро и благодетеля своего не просто помнил, - он им
восторгался, всем сердцем его чтил. А я стал восторгаться уже им самим. Наши
отношения не завершились вместе с завершением издания моего девятитомника, а
продожаются и по сию пору. Ну, а когда выходило Собрание сочинений, было и целое
«собрание» моих вопросов, касавшихся отношений с разными издательствами,
киностудиями и жизненными вопросами, к литературе отношения не имеющими. И я
мысленно называл Вячеслава Васильевича так же, как именовали его учителя:
мудрец, советчик, защитник. И так же, как он чтит Марка Келлермана, я чту
Вячеслава Новожилова!
Не буду скрывать: меня дрожь пробирает, когда слышу термин «совковая
литература». Спрашиваю того, кто слова эти произносит: «А к т о создавал
литературу, которую вы обзываете «совковой»? Кто ее творил? Александр
Твардовский, Константин Паустовский, Михаил Пришвин, Корней Чуковский, Самуил
Маршак, Валентин Катаев, Виктор Астафьев, Булат Окуджава, Илья Ильф и Евгений
Петров, Юрий Левитанский, Юрий Нагибин?.. Перечисляю лишь тех, кого уже нет, но
с чьими сочинениями расстаться нельзя! Могу назвать еще десятки подобных
мастеров высшего класса и немало имен тех, кто слава Богу, жив, но кто грубо и
несправедливо причисляется, таким образом, к «совкам». А если по-честному, то не
совковая, а выдающаяся литература!
Многие из названных и не названных мной уникальных мастеров публиковались в
издательстве «Советский писатель», которым руководил литературовед, но и
политический деятель Лесючевский. Художественный вкус у него был отменный, хотя
иногда, к сожалению, приходилось публиковать и сверху, в приказном стиле
навязанных политграфоманов.
Вспомним, что девятнадцатый век был удостоен звания Золотого века русской
литературы. Лицо века определили гении, которых я с гордостью насчитал девять...
Кто-то, быть может, и добавил бы еще несколько великих фамилий. А тех, кои тоже
считались писателями и печатались, было, я думаю, сотни и сотни. Но век-то
ознаменовался не их именами...
Так и высоту литературы ушедших времен определяли деятели культуры, которых я
назвал и перечень которых мог бы минимум удвоить. Защиту интересов и прав тех,
прославленных, авторов ощуществлял и юристконсульт Вячеслав Новожилов.
Исключительно тех, разумеется, чьими произведениями, повторюсь, стоит дорожить.
Его за это весьма уважали. И уважают ныне... Одним словом, к Сытиным наших дней
Вячеслав Васильевич бесспорно принадлежит!
А что касается «совковости культуры» в сравнительно недавнюю пору, скажу, что в
тоталитарные времена б о л ь ш а я литература действовала не согласно режимам, а
вопреки им...
Теперь о Нине Дмитриевне Назаровой – директоре мощной Фабрики книги. Так
именовался блестяще выпускавшей миллионы и миллиарды книг гигант, прежде всего
обеспечивавшей пискуновское издательство.
Те книги создавались коллективом, которым воистину мастерски руководила Нина
Назарова, и который мог быть назван полиграфическим идеалом.
Нина Дмитриевна не только высокохудожественно выполняла заказы издательств, но и
литературе с л у ж и л а в самом буквальном смысле этого слова. Она не просто
перелистывала страницы, а по-возможности пристально вникала в суть
произведений.. И если у нее возникали вопросы, если что-то казалось ей странным,
непонятным или спорным, она повторяла слова Константина Паустовского: «Коли
недоумение возникло у двух или трех читателей, оно может возникнуть у тысяч.». В
таких случаях она обращалась за пояснениями к редакторам, с которыми всегда
состояла в дружеских отношениях. Находилась она в непрерывных контактах и с
художниками. Дерзала высказывать свое мнение об иллюстрациях, после чего они,
случалось, значительно улучшались, точней соответствовали тексту. Помню, мне в
растерянности позвонил известный художник, удостоенный почетных наград и званий:
- Назарова считает, что я занизил возраст трех «действующих лиц» в вашей
повести. Они, по ее мнению, пребывают у вас в юношеском возрасте, а у меня – в
отроческом. Она права?
- Извините меня, но у Нины Дмитриевны есть одна замечательная особенность: она в
с е г д а права. А если уж считает необходимым звонить писателю или художнику,
то, значит, права трижды. Делать сомнительные замечания и предложения ей
интеллигентность и такт не позволяют.
- Вы меня убедили. Я еще поработаю над рисунками...
Назарова не автоматически «печатала» книги, - она их вместе с издательством с о
з д а в а л а.
Ее уж нет на земле, а в душе у меня, да и у многих авторов, я уверен, она ж и в
е т. Ей присвоили звание Героя Социалистического труда. Если убрать слово про
«социализм», всё сделается справедливым: Героем она была!
|
