ТАК УСТРОЕНА ЖИЗНЬ
(о книге «Счастливые  часов не наблюдают...»)


В 2001 году вышла книга Анатолия Алексина под этим названием. Как пишет в предисловии сам автор, книга эта была для него необычной: она вобрала в себя всё, что он написал к тому времени на Обетованной земле, кроме романа «Сага о Певзнерах» и книги воспоминаний «Перелистывая годы... Я встретил вас...», куда вошел этот рассказ (с голоса) в 1997 году. В Москве книга вышла под тем же названием в 1998 году.
В последующих многочисленных переизданиях этот рассказ стал носить название «Двадцать одна минута». Сам же рассказ был написан в 1996 году. До выхода книги он печатался в Израиле, России, Америке.
Героиня рассказа задает сама себе вопрос: «Кто сумел дважды превратить меня в круглую сироту? Дважды за одну жизнь... В круглую, как то колесо, перекинувшее мужа через радиатор на другую сторону мостовой. Я знала и могла бы ответить.»
Писатель Анатолий Алексин и я тоже знали, кто оставлял миллионы людей своей страны к р у г л ы м и сиротами, и своими произведениями он отвечал на этот вопрос, оставленный в рассказе без прямого ответа. Но ответ для читателей очевиден.
Медицина и религии признают, что после сорока дней беременности плод, который носит под сердцем женщина, уже человек, наделенный душой, всеми знаниями и чувствами, которыми ему достаются от Создателя.
В с в о и х воспоминаниях «Неужели это было?..» я рассказала о трагической судьбе своих родителей и их семьях. Здесь я напомню, что дед мой Георгий Георгиевич Елчанинов, потомственный дворянин, полковник артиллерии, кавалер Георгиевских крестов всех степеней, чудом, проявленным его солдатами, был спасен в первые годы революции. Даже после окончания Гражданской войны он преподавал в Артиллеристской академии в Ленинграде, которую возглавлял до этой революции его брат и который был посажен на плоты и заживо утоплен в Неве, чтобы не тратить на таких же, как он, пули...
Но очередь дошла и до моего дела. Его арестовали в новогоднюю ночь 1931 года. Моя мама, которая жила с мужем в Москве, моталась из дома в Ленинград очень часто, чтобы поддержать в горе свою маму. А именно в это время она ждала появления на свет будущей дочери, то есть меня. Сколько отчаянности перенесла я вместе со своей мамой: арест дедушки, тюрьма, истязания, которые довели его до сумасшествия, а затем... кончина, которая стала дла него освобождением, а для его близких – незабываемым горем. То горе сохранилось во мне до сегодняшнего дня: я запомнила мамины переживания, приняла их на себя и всю жизнь несу эти душевные муки и память...
Так вот... Незадолго до Второй мировой войны Сталин решил предпринять «небольшую войну, малыми средствами» на Карельском перешейке. Родители рассказчицы – отец врач и мама медсестра – были призваны на эту «малую» войну.
«Когда финские снайперы, которых прозвали «кукушками», откуда-то с замаскированных снегом, окоченевших ветвей расстреляли сквозь замерзшие госпитальные окна хирурга и медсестру, оставив раненых погибать самостоятельно, без помощи снайперского свинца, они оставили на погибель и мою жизнь.»
Двадцатилетняя девушка осталась сиротой по велению «великого стратега», решавшего судьбы граждан страны. И почти всегда со страшным исходом.
В эти же годы по велению того же «стратега» была объявлена «борьба» с дисциплиной. За любое нарушение приказов, «правил» внутреннего распорядка в стране людям грозила тюрьма.
Я рассказала Анатолию и о финской войне, так как была свидетельницей тех общенациональных событий, ибо жила в Ленинграде, и о том личном событии, которое коснулось нашу семью.
В маму был с юности влюблен дядя Юра. Я не помню никаких других анкетных данных. Но когда прошло уже два-три года, как ей сообщили о «смерти» моего папы, любимого мужа, мама согласилась попробывать построить новую жизнь с дядей Юрой. Мы с ней переехали к нему, на Каменный остров. Однако заменить папу, я думаю, не мог тогда никто. И мы вернулись к бабушке, на Геслеровский переулок. Дядя Юра очень любил маму и пришел к ней еще раз попросить вернуться. Она отказала. Он вышел из подъезда, поднял валявшуюся на земле палку и сгоряча швырнул её куда попало. Палка угодила в окно подвала, разбила стекло. Дядю Юру тут же схватили «блюстители порядка» и вернулся он из застенок лишь в 1945 году, разыскав нас после возвращения из эвакуации и живших в сыром подвале... Но даже это нищенское существование не заставило маму соединиться с ним вновь.
Алексин воссоздал в своем творческом воображении эти два события и написал рассказ, вынесший приговор тем «приговорам», которые насаждались по любым мелочам. Нельзя было опоздать на работу на двадцать одну минуту – приговор, тюрьма, ссылка... Люди калечили себя, обжигали кипятком, наносили увечья лишь бы не попасть под этот зверский закон.
Так создалась судьба рассказчицы, потерявшей на финской войне обоих родителей, и любимого человека, который не успевал вовремя в свой «закрытый» институт и решил свою судьбу иначе:
«Когда минуты необходимы, когда решают судьбу, они ускоряют свой бег и проскакивают издевательски незаметно. Часы, похожие на барабан, утверждали, что срок для спасения с тупым равнодушием завершался.
Муж внятно проговорил:
- Надо что-то изобрести.
В тот же миг, не посоветовавшись со мной и ни о чем меня не предупредив, он шагнул с тротуара навстречу очередному такси, ничуть не умерившему свою прыть. И поставил стопу своей левой ноги прямо под колесо. Как тот ученый, наш сосед по дому, подставил ноги под кипяток. «Надо что-то изобрести...». Они сумели изобрести только э т о.
Такси накатило на стопу беспощаднее чем кипяток: тяжко и прочно. Тело моего мужа внезапно взлетело, перекинулось через радиатор и... рухнуло на другую сторону автомобиля. А там, не зная, что это мой муж, на распластанное тело навалилась грузовая машина – огромная, многотонная.

«Я буду с тобой всегда...» Он не выполнил обещания. Как и мама.

... Кто сумел дважды превратить меня в круглую сироту? Дважды за одну жизнь... В к р у г л у ю, как то колесо, перекинувшее мужа через радиатор на другую сторону мостовой. Я знала и могла бы ответить.

Но всё равно... Никто и ни с кем не в состоянии быть всегда. Никто и ни с кем. Так устроена жизнь... Так страшно она устроена.»