См. также:
ВОСПОМИНАНИЯ ТАТЬЯНЫ АЛЕКСИНОЙ

1.  «Неужели это было?...» (скачать и прочитать книгу)
2. «Семьи и судьбы» (в книге «Террор на пороге.»)
3. «Иду по дороге прошлого...»  (о романе «Сага о Певзнерах» и повести «Ночной обыск»)
4. «Так устроена жизнь» (о рассказе «Счастливые  часов не наблюдают...»)
5. «Прости меня, мама...» ( о трилогии «В тылу как в тылу» )
6. «Жить только собой?..» (о повести «Безумная» Евдокия»)
7. «Когда б вы знали...»  (о рассказах «Мертвое море» и «Виктория»)
8. «Смертоносные рейсы»  (о рассказе «Лимузин тронулся...»)
9. ПОВЕСТИ АНАТОЛИЯ АЛЕКСИНА И ЖУРНАЛ «ЮНОСТЬ»
10. Выстраданная правда произведений Анатолия Алексина
11. Письма внучке
12. Анатолий Алексин и его литературное наследие (К 90-летию писателя)
13. «ВРЕМЕНА НЕ ВЫБИРАЮТ…» Спустя столетия о судьбе русского дворянского рода Елчаниновых

ПРОСТИ МЕНЯ, МАМА...
(о трилогии «В тылу как в тылу»)

Трилогия

В тылу как в тылу (Из воспоминаний Дмитрия Тихомирова)
Запомни его лицо... (Из воспоминаний Александра Гончарова)
Ивашов (Из воспоминаний Дуси Полухиной)

Дорогой, незабвенной маме

22-го июня 1941 года для граждан Советского Союза мир раскололся на жизнь – до войны, и ужас - неслыханной доселе, жестокой, беспощадной войны... Переход этот был мучительным, полным расставаний, первых потерь, неизвестности, неопределенности и страха... Хотя люди старались думать о быстрой, легкой победе, никто не мог даже представить, что до победы пройдут долгие четыре с лишним года, погибнут миллионы солдат, стариков, женщин, детей, в развалинах окажется полстраны, потери будут немыслимые...
Но тогда еще, Анатолий только что окончил восьмой класс: а уже не было ни привычных каникулярных развлечений, ни пионерских лагерей, ни лесных прогулок в дачных местах, а лишь тревожные сводки с фронтов, передаваемых Совинформбюро.
Маму, Марию Михайловну, тут же мобилизовали на трудработы – рыть окопы, сооружать блиндажи. Папу, Георгия Платоновича, отправили после недавнего освобождения из ГУЛАГа в отдаленный город. Он звал приехать туда и жену с сыном, но грянула война...
Мальчики-одноклассники Толи написали коллективное письмо в военкомат с просьбой немедленно отправить их добровольцами на фронт. Замученный круглосуточной работой военком посоветовал им года два подрасти и разорвал их заявление, подобно которому был десятками завален весь его стол.
Фронт приближался к Москве, но еще лишь немногие фашистские самолеты прорывались к городу, забрасывая его зажигательными бомбами.
Однажды, когда мама в очередной раз вернулась с трудработ, выдался красивый день бабьего лета. И чтобы отвлечься от тягостного настроения Мария Михайловна предложила сыну (в жизни Анатолию, а в повести «Запомни его лицо...» - Мария Георгиевна, Саша Гончаров) пойти в кино.
«В кинотеатре шла кинокомедия.
- Как раз то, что надо! – сказала мама.
Но до кассы мы не дошли....Нас остановила сирена воздушной тревоги. Она немного замешкалась, опоздала – и мы услышали зловещее бряцанье зажигалок. Они ударялись об асфальт посреди круглой площади. Сперва всё казалось мне не настоящим. Потому что было светло. Бомбежки в моем сознании со светом не сочетались. Я боялся приближения ночей: они могли оглушить взрывами, вонзаться в душу сиренами. А тут... летний вечер еще только начинал обволакивать город. Быть может, тревога учебная?
Я взглянул на маму и понял, что время учебных тревог миновало. Днем явилось вдруг то, что раньше отваживалось являться лишь в темноте. Это меня потрясло.
Мама стиснула мой локоть и потащила за собой в переулок. Полнота не мешала ей действовать быстро. Она уверенно печатала шаги своими туфлями на толстой подошве.
Полпереулка занимал серый массивный дом. Всё в нем было основательным, неколебимым... Над приоткрытой овальной дверью, обтянутой железом, было написано «Бомбоубежище».
Вход закрывал собой гренадерского вида дворник, очень почитавший свою профессию. На нем был тщательно, до белоснежности выстиранный фартук с начищенной бляхой. Бляха поменьше сияла и на фуражке. Парадно пышные усы были цвета фартука – такие же белые, словно старательно выстиранные.
- Пускаем только женщин с детьми, - не пошевельнувшись, предупредил он.
- Но я с мальчиком! – сказала мама.
- Где мальчик? – осведомился дворник.
Мама подтолкнула меня вперед.
Ее характер перестал быть похожим на себя самого – она заметалась.
- Вы не можете... не пустить!
Переводя на меня невозмутимый, неподкупно оценивающий взгляд, дворник немного отпрянул от двери – а за его спиной в бомбоубежище прошмыгнула женщина с девочкой на руках. Потом еще отпрянул... Еще... Наконец повторил:
- А где мальчик?
- Его пустить... вы обязаны! Если у вас есть дети...
Мамин голос уже не был требовательным, повелительным. Она умоляла.
Где-то далеко, разлетаясь во все стороны бесстрастно-неотвратимым эхом, обрушилась фугаска. Мама накрыла руками мою голову. На крышах надрывались зенитки.
- Пустите! Вы обязаны...
- Детям не хватит места, - спокойно ответил дворник. И на мгновение отпрянул от двери. - А он у вас... Какой же это ребенок?
Мне было пятнадцать с половиной.
- Послушайте, я прошу вас!
- Не могу.
- Вы человек?!
В мамином голосе была ненависть. И мольба... Но дворник не обратил на это внимания.
Мама вновь стиснула мой локоть и потащила вдоль переулка. Гильзы от зенитных снарядов звякали возле нас...
Тогда она решила спрятать меня в первом попавшемся подвале, не приспособленном под бомбоубежище... Мама шла впереди, прокладывая дорогу.
- Осторожно! – просила она.
В подвале мы присели на какие-то холодные, мокроватые трубы. И в тот же миг дом вздрогнул, сотрясся от громового удара. С потолка что-то полетело, посыпалось. Мама прижала мою голову к своим коленям и накрыла ее собой.
«Что это? Что это?..» - послышалось совсем рядом и донеслось откуда-то из сырой глубины. Мы поняли, что подвал не только нас одних защитил и спрятал как мог.

... Часа через три объявили отбой.
Так же на ощупь обнаруживая ступени, мы поднялись наверх...
Вдоль массивного дома со старинными барельефами выстроились кареты «Скорой помощи». Из подвала, над которым было написано «Бомбоубежище», выносили детей и женщин. Они были с головой укрыты байковыми одеялами, хотя вечер выдался теплый. «Прямое попадание!..» - услышали мы.
Дворник с пышными седыми усами лежал на носилках возле двери, обитой железом. Здесь был его пост... Фартук был смят и забрызган кровью. Фуражка валялась возле носилок.
- Запомни его лицо, - тихо и потрясенно сказала мама. – Он спас нам жизнь.

Описанная сцена полностью взята из жизни. Всё это случилось в первый суровый день оголтелой воздушной атаки немецких самолетов, закидавших Москву тысячами фугасных бомб и зажигалок. Война настигла и москвичей. Вопрос о необходимости срочной эвакуации уже не обсуждался. Мария Михайловна, которая только что вернулась с трудовых работ, кинулась в институт, где работала много лет секретарем-стенографисткой. И вовремя...
«Гениальный вождь и учитель всех времен и народов» Иосиф Сталин считал себя самым квалифицированным и знающим специалистом по всем проблемам науки, культуры, промышленности, сельского хозяйства, даже языкознания... Так вот этот «гениальный ум», разрабатывая планы индустриализации страны, расположил почти все алюминиевые предприятия в местах весьма уязвимых для страны и удобных для врага в случае нападения, недалеко от западной границы страны – и все заводы (творцы «крылатого металла»!) были уничтожены в первые же месяцы войны.
Страна осталась практически без алюминия, что было событием катастрофическим.
Алюминий – это самолеты, он входит в большинство оборонных сплавов...
И тогда было решено на базе маленького Уральского алюминиевого завода в кратчайший срок и, естественно, не считаясь с людскими потерями, создать гигант алюминиевой промышленности, который гнал бы необходимую для производства продукцию, без которой победа была немыслимой.
Самый мощный и опытный в стране строительный коллектив, в котором и работала Толина мама, должен был выполнить это «историческое» задание.
Мария Михайловна прибежала на работу в последний миг, когда коллектив уже погружался в теплушки, чтобы отправиться с минуты на минуту. Она бросилась домой за сыном, схватила только документы, и они, бегом добежав до железной дороги, забрались в теплушку с помощью протянутых им рук, когда состав уже трогался.
Начальником этой гигантской стройки был Андрей Никитич Прокофьев, ставший главным героем всей трилогии Алексина под фамилией Ивашов.
О героизме солдат, невыносимых трудностях на полях сражений, о тягостных потерях миллионов сражающихся и мирных жителей написаны многие книги, созданы фильмы, живописные полотна, сложены стихи, есть сотни воспоминаний. А вот о героизме тружеников тыла – не так уж много.
Анатолий, пробывшей на этой грандиозной стройке всё время до возвращения в Москву, работавший там литсотрудником, а затем ответственным секретарем ежедневной газеты «Крепость обороны», сам был участником и свидетелем всех сложностей, невероятных испытаний и усилий, потерь, потигавших ее тружеников. Поэтому, став уже опытным писателем, счёл своим долгом создать такую эпопею той жизни, которая бы воссоздала правдивую картину тех времен и тех рядовых и не рядовых тружеников тыла, с которыми его свела война. Лозунг «В тылу как на фронте» он считал не полным соответствием существования воюющих на передовых сражений с сильнейшим и жесточайшим врагом жизни людей, хотя и бесконечно трудной, но всё-таки жизнью в тылу. Поэтому он назвал свою трилогию « В тылу как в тылу».
Эшелон, в который Мария Михайловна и Анатолий успели попасть в последние секунды до его отхода. добирался до места назначения полмесяца.
Дня через три Толю, девятиклассника, вызвал к себе парторг той оборонной стройки Моисей Самсонович Голынский.
«- Начальник (читай Ивашов) , сказал мне, что ты печатаешься. Где?
- В «Комсомольской правде». И в «Пионерской»...
- Так вот. Сегодня пятница, а во вторник по приказу Верховного главнокомандующего (стройка считалась военным объектом!) у нас начнет выходить газета «Крепость обороны» ( в повести: Всё для фронта!»). Ежедневная! На правах фронтовой... Ты станешь сначала литсотрудником, наберешься опыта, а потом – ответственным секретарем. Приступай прямо сейчас!
И я приступил.
Возвращаясь в предрассветные часы из типографии, я неизменно видел возле барака маму. Она ждала... А еще она, работавшая часов по четырнадцать, находила время днем забежать в редакцию и прочитать газетные полосы – вдруг проскочила опечатка, корректоры предусмотрены не были.
Нередко и с ужасом – привыкнуть к этому было нельзя! – натыкался на бугорки, припорошенные снегом. То были люди, навсегда сшибленные с ног дистрофией, болезнями, нечеловеческой усталостью. Я думал: «Если б здесь у людей были матери... Они, мамы, что-нибудь да придумали. Они бы уберегли детей своих, они бы не допустили...»
«Война не даёт права сосредоточиться на личном горе: если бы все стали плакать!
Горе, как не пролившаяся из раны кровь, образует сгусток, который может впоследствии разорвать человека, уничтожить его. Но о том, что будет впоследствии, думать нельзя. Некогда... И опасно. Война, решая судьбы веков, внешне живет событиями данного часа, только э т о й минуты.»
«Ивашов месяцами ночевал у себя в кабинете.
- Сон военного времени! – Мама безнадежно махала рукой.
Бригадирам ударных объектов удавалось засыпать лишь стоя, на полуслове... Ивашов не считал себя вправе отличаться от них. Кроме того, ему по ночам... звонили «с самого верха».
... – А другие?
- Тоже выбиваются из сил... Но он, как главнокомандующий фронтом... или армией, должен координировать, объединять.
... – К его сверхълестественным перегрузкам добавляется еще одна обязаность... едва ли не самая трудная на войне! – сетовала мама.
- О чем ты?
- Как он сам говорит, «в нечеловеческих условиях оставаться человеком»! Такие, как он, не нарушают, а утверждают законы, ради победы которых и происходит сражение!»

Две личные трагедии ворвались в жизнь этого редкостного человека, перед обаянием личности которого не могли устоять ни женщины, ни мужчины. Война не считается с тем, хорош человек или не больно то. У нее нет разбора. Вот как в повести описываются две горестные личные потери Ивашова.
«... Сверху к земле потянулся вой.
- На улицу! В траншеи! – с напряженной уверенностью приказал Ивашов.
И его все услышали.
Опрокидывая стулья, толкаясь, люди бросились к выходу.
Вой нарастал, приближаясь ко мне... ко всем нам.
- Ложитесь! – приказал Ивашов.
Мы, как на военных учениях, молниеносно рухнули на пол, на каменные ступени.
Со шрапнельной дробностью и колющим уши звоном вылетели стекла, где-то совсем вблизи кусок земного шара откололся и взлетел в воздух.
- Свет... Погасите свет! – раздался голос Ивашова, не позволивший себе измениться и как бы отвечавший за всех нас...
Я поднялась, взяла маму за руку и повела ее в ту сторону, думая, что и Ляля находится там.
- Дуся! Это ты? – перехватил меня Машин голос. Я чувствовала, что ты ... здесь. И Тамара Степановна?
- И мама.




- Замечательно... Ляля тут. Все собрались! Идите за мной...
Она умела видеть во тьме. Она всё умела.
- В доме опасно, - шопотом, чтобы не сеять паники, произнесла Маша. – Надо добраться до рва...
Ивашов тоже так думал:
- Все – на улицу. И в траншеи!
... Дьявольской керосинкой повисла в воздухе зеленоватая осветительная ракета.
- Следите, куда я побегу, - негромко сказала Маша. – Запоминайте дорогу! Пока светло... Займу вам места! Запоминайте!
Она побежала напрямую под светом керосиновой лампы, повисшей в воздухе. И скрылась. Провалилась в трашею.
- Кто это? – спросил Ивашов, который был не рядом, но которого все слышали. – Кто?
Откололся еще один кусок земного шара. Взлетел, оглушив нас.
Осветительная ракета, не мигая, висела в воздухе.
- В траншеи! – скомандовал Ивашов.
Я схватила маму и Лялю за руки. Мы побежали к Маше, занявшей для нас «места».
Она лежала неподвижно... накрыв голову лопатой, как советовал бри- гадир.
И голова и лопата немного зарылись в землю.»

Дуся – девушка, от имени которой идет повествование, Ляля – дочь Ивашова, Маша – их подруга, самая талантивая из них, бесконечно способная, умеющая всё: вовремя сказать и сделать нужное, чтобы помочь друзьям, безмолвно влюбленная в Ивашова. Ивашов, потерявший жену при родах дочери Ляли, теплее, чем по-отцовки, симпатизировал этой прекрасной девушке. Ее гибель стала для него глубокой и незаживающей раной.
Невзгоды
между ним и мной...
И годы
между ним и мной...

«Однажды мама примчалась с работы в панике...
- Я подслушала телефонный разговор!
- Тише, - попросила я ее: подслушивать телефонные разговоры было опасно.
- Я случайно... Соединила... е г о, хотела проверить, снял ли о н трубку... И вдруг слышу: «Если к воскресенью цех не сдадите, ответите головой».
- Что это значит? – спросила я.
- Он стал объяснять, что морозы ударили раньше времени. Но т а м повесили трубку.»

«К воскресенью не успели закончить крышу. Но шестиколесные машины с оборудованием стали медленно, как бы оторопев от любопытства, въезжать в цех.
- Надо бы сколоть лед, - сказал бригадир, - буксуют...
И направился к воротам, чтобы предупредить шоферов: «Осторожней!»
Ляля по привычке пошла за ним.
Все, кроме кровельщиков, работавших наверху, собрались встречать крытые шестиколесные грузовики.
Я подошла к Ивашову.
- Почти успели – сказал он. – Вот таким образом.
Одну из машин на льду занесло в сторону, она ткнулась бортом в стену. Мне потом рассказали об этом. А в то мгновение я лишь увидела, как стена качнулась... Качнулась стена! И рухнула. «Раствор не схватывает как надо...» Посыпались кирпичи.
- Люди... Там люди!_ - услышала я чей-то крик.
Ляли и бригадира не было. Все застыли... Стена накрыла их собой. Погребла.
Ивашов тоже остался на месте. Только сорвал с головы ушанку. Как, каким образом мороз и снег проникли туда, под мех? Голова была белая.»

И вот наконец такая долгожданная победа! Которая для мамы означала и начало новой семейной жизни: Ивашов сделал ей преложение пожениться сразу же после победы.

«- Салют! – крикнула мама. – Сколько мы ждали его! Погаси свет.
Я погасила и стала считать залпы. Комната то озарялась, то погружалась во тьму. То озарялась, то погружалась...
Мама торжественно провозгласила:
- Выпьем за нашу победу стоя!
Мы с ней встали, подняли рюмки.
- Ваня! – обратилась мама к Ивашову.
Он продолжал сидеть. Грянул последний залп. Ивашов не поднялся.
- Иван Прокофьевич... – еле слышно сказала я.
Мама подошда к нему в тишине, которая особенно ощущалась после салюта. Взяла его руку. Стала судорожно искать пульс. И не находила. Стала искать на другой руке...
Я онемело поднялась и включила свет. Черные струи текли по маминому лицу, будто снова гарь надрвывавшейся ТЭЦ перемешалась с дождем. Мама всю жизнь готовилась к этому дню и покрасила ресницы. Ей хотелось... ей очень хотелось быть в этот день красивой...

- Лекарство... Он носил... – с последней надеждой в голосе прошептала мама.
Мы стали нервно, беспорядочно шарить по многочисленным карманам френча, отглаженного, словно вчера сшитого.
Нашли листок, вырванный из тетрадки...

Мы опять попали под черный дождь... Война ушла. Но Ивашова она забрала с собой. Навсегда.»

Анатолий Алексин на всю жизнь запомнил лица заметных и незаметных героев, кто в тех нечеловеческих условиях, в которых ковалась победа над фашизмом не только на фронте, но и в героическом тылу, и не забывавших о сложнейшей проблеме времени, – всегда, в любых ситуациях – оставаться Человеком с большой буквы, и написал об этом трилогию «В тылу как в тылу». Писатель - участник, свидетель той великой битвы.

Повести были многократно изданы и переизданы: первые публикации - в журналах «Юность» за 1976 г., 1978 г. и 1985 г.; в 1986 г. – в роман-газете «Запомни его лицо»; в 1986 г. – в книге «В тылу как в тылу...»; в 1986 г. - в книге «Ты меня слышишь?»; в 1986 г. – в книге «Звоните и приезжайте!..»; в 1988 г. – в книге «Прости меня, мама...»; в 1988 г. – в книге «Сигнальщики и Горнисты»; в 1989 г. – в двухтомнике «Избранное»; в 1989 г. - в сборнике « Прости меня, мама...»; в 1999 г.- в 5-м томе 5-томного Собрания сочинений; в 2001 г. – в 4-м томе 9-томного Собрания сочинений; в 2004 г. – в книге «А тем временем где-то...»; в 2008 г. – в книге «Зоните и приезжайте!..»